Читать интересную книгу Платон, Плотин и Баламут. О фантастике, кино и не только - Марат Исангазин

class="p1">Это точно НАУЧНАЯ фантастика? Как то.. Смысл в таком «контакте»?

М. И. Некий пилот Бертон по возвращению на Землю тоже рассказывал странные вещи о том, что увидел. Комиссия «в составе трех врачей, трех биологов, одного физика, одного инженера-механика и заместителя начальника экспедиции пришла к заключению, что описанные Бертоном события представляют собой проявления галлюцинаторного синдрома».

Так что это научная фантастика. Твердая научная фантастика. А по поводу вопроса о смысле ТАКОГО контакта, его можно переадресовать и автору того фрагмента, что я привел.

Кругом возможно Бог: о самом странном романе Фрица ЛЕЙБЕРА

В 2020 году в России вышел сборник Фрица ЛЕЙБЕРА «Корабль отплывает в полночь» (СПб.: Азбука), в котором после 15-летнего перерыва вновь опубликован перевод романа «Необъятное время»

Хьюго

И роман этот странен для второй половины 50-х годов: он был бы органичен десятилетием позже, когда «новая волна» вобрала в себя эксперименты, литературные технологии и формы Большой Литературы, пытаясь вырваться из узких жанровых рамок.

И обстоятельства получения им премии «Хьюго» необычны. Я насчитал целых четыре странности:

– на сайте премии «Хьюго» в 1958 году – единственный такой случай за все время существования! – указаны только победители без номинантов.

– в 1958 году были объединены категории «роман» и «повесть» (novelette): для романа произведение ЛЕЙБЕРА коротковато даже с учетом того, что тогда стандартная толщина романа была куда меньше нынешней. В следующем 1959-м категория «novelette» вернулась.

– напечатанный в марте-апреле 1958-го в журнале «Galaxy Science Fiction» роман соперничал с произведениями 1957 года. Его конкурентами стали «Око небесное» и «Марионетки мироздания» Филипа ДИКА, «Гражданин Галактики» Роберта ХАЙНЛАЙНА, «Кукушки Мидвича» Джона УИНДЭМА, «Чёрное облако» Фреда ХОЙЛА, «Большая глубина» Артура КЛАРКА и так далее. Позже стандарт: «Хьюго» вручается только за опубликованное в предыдущем году – будет соблюдаться более жестко.

– Фриц ЛЕЙБЕР не получил традиционной хьюговской ракеты: это был единственный год, когда она была заменена на гравировку на «доске».

Весь мир – театр

Уже стало общим местом сравнивать «Необъятное время» с пьесой с классическими тремя единствами – действия, времени и места. То, где все это происходит, повествователь – Гретхен Форзейн – так и зовет Местом (the Place). И она прямо говорит:

– Место удивительно напоминает сцену какого-нибудь театра… Другими словами, обстановка выглядела как декорации к балетному спектаклю, а наши причудливые одеяния (в российском переводе «Азбуки» 2020 года пропущены слова «и появляющиеся персонажи» – «and characters that turn up») отнюдь не разрушали иллюзию – ну то есть ни капельки! Дягилев не раздумывая пригласил бы нас к себе в труппу, не справившись даже, в ладах ли мы с ритмикой.

Место это располагается в Пучине, Глубине, Пустоте (the Void) вне пространства и времени.

К театру имеют отношение немалая часть эпиграфов к главам романа. Даже эпиграф к 4 главе из Томаса Стернза Элиота: «Геронтион» полон аллюзий на пьесы шекспировской эпохи.

Подозреваю, что русский постоянно пьяный доктор Максим Алексеевич Пешков (полный тезка сына известного писателя), имеет своим источником чеховского Астрова. А его вечно повторяемое «Nichevo» Кирилл Королев переводит как «дребедень», что не правильно, потому что русское «ничево» вошло даже в оксфордский словарь (17 марта 1918 года в «Нью-Йорк Таймс» появилась статья путешествовавшего несколько месяцев в 1901 году по Сибири Джона Фостера Фрейзера, которая до сих пор цитируется, – «Nichevo – девиз русской беспечности»).

Несколько аффектированные диалоги и монологи романа тоже, скорее, свойственны пьесам. А в 6-й главе критянка Каби вообще произносит длиннющий монолог практически гекзаметром.

Театральность несет даже короткий поединок на саблях в начале между гитлеровским офицером Эриком и погибшем в окопах Первой мировой Брюсом (сам пару раз видел в спектаклях, где персонажи – не наши современники и имеют отношение к воинской службе, такие показательные короткие шпажечно-саблевые па, дабы дать в качестве перебивки какое-то энергичное действие на сцене).

И вот эта подчеркнутая театральность как заданная мера условности и позволяет читателю органично принять экспансивных персонажей романа в их, как выразилась Грета Форзейн, «причудливых одеяниях». Как аналог могу привести пример «Догвилля» Ларса вон Триера, где тот факт, что вместо домов и комнат нарисованы линии на полу, отнюдь не превращает фильм в снятый на пленку театральный спектакль, хотя и приподнимает его драматизм.

Согласно выросшему в актерской семье Фрицу ЛЕЙБЕРУ, театр – место, где мы без напряга воспринимаем и римлян эпохи Цезаря, и джентльменов начала XX века, и современников Шекспира. Где еще, как не здесь, им всем действительно встретиться? Эту метафору он позже развил в короткой повести «Плевое дело» («Не великая магия»), где теми же персонажами театр используется как машина времени для проникновения в разные эпохи.

Gentlemen-Rankers

Персонажи участвуют в войне Пауков и Змей, цели которой не знают и не понимают. Не знают даже, кто такие эти Пауки и Змеи, почему так себя сами называют – ведь для землян то и другое несет неприятные ассоциации (надо полагать, что на других планетах их самоназвание иное, но столь же отвратительно для их обитателей).

Война идет не только в пространстве, но и во времени: «поле битвы – миллиарды, триллионы планет и населенных газовых туманностей, а время – миллионы столетий».

Все персонажи завербованы незадолго до смерти: их двойники выведены из линии жизни и почти каждый из них видел собственную смерть. А некоторые даже не одну.

Двойники становятся Демонами, ведь вербовщикам необходимы только те, кто способен жить в четвертом измерении, а таких немного. Остальных – всех нас – они зовут зомби. Потому что мы движемся по заданной временной колее к неизбежности, не зная, откуда взялись и что нам предстоит. Истина приходит к нам лишь иногда мимолетно во сне или кошмаре, когда кажется, что память подводит и картины прошлого неясны и расплывчаты.

Подозреваю, что название написанного 11 июля 1958 года рассказа Роберта ХАЙНЛАЙНА «Все вы зомби…» имела своим источником роман ЛЕЙБЕРА. Термин здесь употреблен именно в лейберовском смысле. Как раз в эту пару-тройку лет их диалог был активным. ЛЕЙБЕРУ посвящен роман «Гражданин галактики» (1957), а тот дал цитату из ХАЙНЛАЙНА в качестве эпиграфа к последней главе «Необъятного времени», так что мимо этого романа коллега пройти не мог.

Лунянин Илли, похожий на помесь паукообразной обезьяны с персидским котом, упомянул в конце романа теорию «четырех порядков:

– Растения, животные, люди и Демоны… Наше Воскрешение сродни перерождению гусеницы в бабочку: хризалида, существо третьего порядка, вырывается из линии своей жизни и переносится в четвертый. Ты стряхиваешь с себя неизменную действительность и обретаешь свободу.

Автор явно иронизирует: средневековая «великая цепь бытия» после людей ставит ангелов, а не демонов. Но проблема в другом: обретшие свободу носиться по времени и пространству «демоны» не знают: а в чем цель войны, в которой они сражаются? Чего добиваются Пауки, а чего Змеи, разрушая, в частности, как в шредере всю историю земного человечества?

То есть, чем они сами, собственно, отличаются от тех, кого называют «зомби»? Попыткой обрести смысл и был бунт Брюса. Неудавшийся… Как там сказал в предисловии к своему роману Фриц ЛЕЙБЕР? «С войны увольнения нет». Он цитировал «Сапоги» Редьярда Киплинга, в России более известные как «Пыль».

И разве не об этом «Солдатский блюз» («re-enlistment blues») из романа Джеймса Джонса, названного строкой из стихотворения Киплинга «Gentlemen-Rankers»: тебе из этого круга не вырваться. Другой судьбы ни у героев Джонса, ни у героев ЛЕЙБЕРА нет. Как там заявил Портос: «Я дерусь просто потому, что дерусь». Он, понятно, соврал, но вот Soldiers из названных романов – нет.

В конце «Необъятного времени» солдаты поют песню, первая строка которой – буквальное повторение начала «Gentlemen-Rankers». А далее есть строка:

– Мы три слепых мышки, заблудившиеся во времени… Мы потеряли наше сейчас и уже никогда не вернем.

В переводе Кирилла Королева – другие слова: у него исчезли и Киплинг, и мыши. Последних он перенес в повествование Греты: